Ольга Коваленко, ожоговый хирург, Киев

Уныние и душевные терзания Ольге Коваленко не знакомы – некогда. Она вытаскивает с того света и взрослых, и детей, иногда совсем маленьких. Работает в реанимации, и только с самыми тяжелыми пациентами, проводит сто с лишним операций в год.

Меня отправили в «ожоги» после интернатуры. Насильно заставили, честно говоря. Но когда я поняла, что придется этим заниматься, то решила: работу надо делать хорошо. Чтобы не быть примитивной и не отставать.

Интерны, которые ко мне приходят, сознательно хотят быть ожоговыми хирургами. Я им говорю, чтобы шли в пластическую хирургию, там зарплаты выше. Не слушают. Думаю, тут дело в том, что они видят результат и уровень.

Последние 15 лет я работаю только в реанимации, где самые тяжелые больные, у которых осталось  1–3% кожи. Игрушечные ожоги – не мой размер.

Больше всего ожогов получают дети. Особенно до трех лет. Достаточно чашки кофе, чтобы ребенок попал в реанимацию. Такой ожог более глубокий, чем простым кипятком. Садятся родители пить кофе или чай, малыши под мышкой. Чашка опрокидывается. И к нам в реанимацию в 10 вечера привозят детей.

Когда теоретически какие-то шансы у больного есть, а практически – нет, мы все равно ищем выход. У всей команды наступают дни и месяцы, вычеркнутые из жизни. Для своих семей мы не существуем.

Муж у меня не связан с медициной и выносит мою работу с трудом. Но сына я заразила, он тоже ожоговый хирург. Я не желала ему такой судьбы – уговаривала идти стоматологом. Хорошая работа. В частной клинике можно работать, и никто не умирает.

Самое тяжелое, когда больной не выживает. Рана на сердце. Детей, взрослых, стариков – всех жалко. У каждого из врачей в центре был как минимум микроинфаркт. Я тоже перенесла.

Помогает только новый больной, на которого мы набрасываемся и которого удается спасти.

Зарплата ожогового хирурга высшей категории – 2500 гривен. У меня было много возможностей уйти в пластическую хирургию или работать за границей.

Выжить на зарплату можно, но излечить тяжело обожженного на государственном обеспечении нереально. Иногда затраты на лечение достигают $1500 в сутки. А у нас в реанимации на это отпускают 100 гривен.

Мы можем продержаться только 24 часа. Дальше без внешней помощи – никак. Оплатить свое лечение может лишь каждый второй больной, но еще не было такого, чтобы мы не нашли выход. Есть спонсоры, в том числе Клуб деловых женщин. Помогают и бывшие пациенты – например, байкер, которого мы лечили после аварии. Когда мы никого не можем найти, родители обращаются в прессу и на телевидение. Каждый раз удивляюсь: помогает! Люди у нас отзывчивые.

Друзья, далекие от медицины, иногда жалуются на разные мелочи. Люди, у которых все есть, не знают, куда себя деть, и страдают какими-то депрессиями. Я вижу смерть чаще, чем хотелось бы. Вот это серьезная проблема, остальное – ерунда.

У меня был 16-летний пациент с очень тяжелыми ожогами, 70% тела. С такими поражениями выживают 5–7% пациентов. Мы его тянули месяц, сделали 10 операций, восстановили две третьих кожи. И вот спустя годы приходит ко мне мужчина с огромным букетом, поздравить с рождением своего сына. Понимаете, внутри он весь состоит из рубцов, у ожоговых больных часто серьезно повреждены все органы. А тут женился и сына родил! Это не измерить деньгами, дорогими машинами и украшениями.